Бабий яр евтушенко анализ. Евтушенко знал что Бабий Яр им украден

В 2011 году исполнилось 50 лет со дня публикации стихотворения Евгения Евтушенко "Бабий Яр". Я полагаю, что в истории человечества не было других поэтических строк, которые нашли бы такой немедленный и широкий отклик во всем мире, как эти строки Евгения Евтушенко.

Подробности о Бабьем Яре я узнал от молодого киевского писателя Анатолия Кузнецова. Он был свидетелем того, как людей собирали, как их вели на казнь. Он тогда был мальчиком, но хорошо все помнил. Когда мы пришли на Бабий Яр, то я был совершенно потрясен тем, что увидел. Я знал, что никакого памятника там нет, но ожидал увидеть какой-то знак памятный или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей: детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора. Я был настолько устыжен увиденным, что этой же ночью написал стихи.

Потом я их читал украинским поэтам, среди которых был Виталий Коротич, и читал их Александру Межирову, позвонив в Москву. А уже на следующий день в Киеве хотели отменить мое выступление. Пришла учительница с учениками, и они мне сказали, что видели, как мои афиши заклеивают. И я сразу понял, что стихи уже известны в КГБ. Очевидно, мои телефонные разговоры прослушивались. Когда я его впервые исполнил публично, возникла минута молчания, мне эта минута показалась вечностью... А потом... Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что была в Бабьем Яру, была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал.

Хорошо запомнил, как пришел старичок-наборщик, принес мне чекушечку водки початую с соленым огурцом и сказал: "Ты держись, напечатают, вот ты увидишь". Потом приехала жена Косолапова. Как мне рассказывали, она была медсестрой во время войны, вынесла очень многих с поля боя. Побыли они там вместе примерно минут сорок. Потом они вместе вышли, она подходит ко мне, не плакала, но глаза немного влажные. Смотрит на меня изучающе, улыбается, говорит: "Не беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными".И я решил дождаться утра, не уходил. И там еще остались многие. А неприятности начались уже на следующий день. Приехал заведующий отделом ЦК, стал выяснять, как это проморгали, пропустили? Но уже было поздно. Это уже продавалось, и ничего уже сделать было нельзя. А Косолапова действительно уволили. Ведь он шел на амбразуру сознательно, он совершил настоящий подвиг по тем временам.

В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и радиограмм даже с кораблей. Распространилось стихотворение просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. И что особенно характерно: это были в основном русские люди! Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался: "Как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета? Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха". Много было искаженных и ошибочных версий. А потом начались нападки официальные.

Невероятная. Это уникальный в истории случай.

В течение недели стихотворение было переведено на 72 языка и напечатано на первых полосах всех крупнейших газет, в том числе и американских. Еще запомнил, как пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев нападения не было. Но они могли быть.

БАБИЙ ЯР

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас - я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну, до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус - это я.
Мещанство - мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется - я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:"Бей жидов, спасай Россию!"- насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! - Я знаю - ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя
Союзом русского народа"!
Мне кажется -я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много - это нежно друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся? это гулы самой весны - она сюда идет.
Иди ко мне.

Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных.
Я - каждый здесь расстрелянный старик.
Я - каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне про это не забудет!
"Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей,
и потому - я настоящий русский!

Евгений Евтушенко.

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас —
я иудей.


и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся - это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!

Анализ поэмы «Бабий Яр» Евтушенко

Евгений Евтушенко, советский поэт, посвятил свое произведение трагедии, произошедшей в Бабьем Яру. Автора потряс не только масштаб жестокости нацистов, но и умышленное замалчивание этих событий. Поэма стала своеобразным протестом против политики Советов и игнорирования Холокоста и травли евреев.

В июне 1941 года, когда войска Германии захватили Киев, советские партизаны устроили взрыв в пункте командования нацистов. Так как уже тогда была пропаганда арийской расы, в гибели немецких военных обвинили евреев. Всех представителей этого народа согнали в овраг, носивший имя Бабий Яр, заставили раздеться и расстреляли. По документам тех времен, за день были убиты 34 тысячи человек, в том числе женщины, дети и старики.

Политика уничтожения евреев продолжалась еще несколько месяцев. Фашисты убивали всех, кого подозревали в сокрытии и принадлежности к еврейскому народу. Много лет советская власть не признавала события сорок первого года частью Холокоста.

Поэма была написана в 1961 году и была переведена на 72 языка. В ней резко осуждались расизм и преследование евреев. Евгений Александрович был также потрясен состоянием огромной братской могилы - место гибели тысяч людей превратилось в свалку.

Он писал:

«Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.»

Помимо выявления антисемитских проблем в СССР, автор поднимает тему бюрократии и нежелания признавать проблемы верхушки власти. За это его обвинили в предвзятом отношении и нелюбви к русскому народу. Ведь из-за гонений на евреев погибли также и советские граждане, которых уличили в связях с семитами.

В целом, стихотворение вызывает двойственные ощущения - с одной стороны, идет явная пропаганда защиты конкретного народа. При этом трагедии и подвиги советского народа в годы Великой Отечественной войны как бы принижаются, становятся неважными и не страшными.

«Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.»

Эти слова ярко описывают состояние поэта, воспринимающего случившееся в Бабьем Яре как личное горе. Но не следует забывать, что родители Евтушенко ушли на фронт, а сам он видел страдания всех людей, но упомянуть в своем стихотворении об этом забыл.

Прочтение поэмы оставляет горькое послевкусие и совсем не лишний раз напоминает о том, что нет народов главней. Те, кто об этом забывают, становятся примерно на один уровень с фашистами, которые убивали женщин и детей в далеком 1941 году.

«Еврея кровь бурлит в душе моей

И ненавистен злобой заскорузлой

Лишь только потому, что я еврей

Антисемитской своре всесоюзной».

Брин пишет:

После того, как Шостакович написал на стихи симфонию, Евтушенко, пользуясь авторским правом, изменил ключевые по смыслу строфы «Бабьего Яра», фактически уничтожив его, хотя после публикации в изменении не было необходимости. Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

«Изменений в первой части («Бабий Яр») было два: между 2-3 цифрами партитуры и между 24-26.

Было:
Мне кажется, сейчас я иудей –
Вот я бреду по Древнему Египту.
А вот я на кресте распятый гибну
И до сих пор на мне следы гвоздей!

Стало:
Я тут стою, как будто у криницы,
дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
с евреями лежат в одной земле.

Было:
И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч убиенных,
я каждый здесь расстрелянный старик,
я каждый здесь расстрелянный ребенок.

Стало:
Я думаю о подвиге России,
фашизму преградившей путь собой,
до самой наикрохотной росинки
мне близкой всею сутью и судьбой.

Во всех своих сборниках и собраниях Евтушенко публикует вместо «Бабьего Яра» только выхолощенную пародию. Шостакович отказался изменить в партитуре даже одну ноту, поэтому после нескольких исполнений в 1963 году, которые все же состоялись, несмотря на упорные попытки властей их сорвать, Тринадцатая симфония сразу же была запрещена и больше не исполнялась. «Д.Шостаковичу изменило присущее ему всегда чувство времени, чувство высокой ответственности… композитор, которого мы считаем большим мыслителем, возводит мелкий жизненный случай в ранг чуть ли не народной трагедии» («Советская Белоруссия», 2 апреля 1963 г.).

Легкость с которой Евтушенко изорудовал стихотворение и его покровительство Хрущевым, вызывают аналог Лебедева-Кумача, ставшего официальным автором многих стихов, настоящие авторы которых были уничтожены. Возможно, что когда-нибудь архивы КГБ рассекретят и мы узнаем, кто в действительности написал «Бабий Яр».

МАСТЕР ВОЛАНД

... "Благодаря международному резонансу стихов "Бабий Яр" и "Наследники Сталина" Евтушенко стали приглашать за границу, он объехал целый свет".

"На текст "Бабьего Яра" и четырех других стихотворений Евтушенко Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию. Ее премьера 18 декабря 1962 года была встречена громоподобной овацией."

"Однако включить его в свои сборники поэт не мог. Второй раз "Бабий Яр" был опубликован лишь в трехтомном собрании его сочинений, вышедшем в 1983 году".

– Юрий Александрович, как так получилось, что вашими стихами "попользовались" другие люди? Неужели никак нельзя было уберечься от потерь?

– Ну, как тут убережешься? Стихи у меня очень сильные и в искушение людей вводили страшное. Печатался я с большим трудом, а стихотворение, если оно еще ненапечатанное, в какой-то мере бесхозное, ничье. Кто первым его напечатал, тот и автор. Я даже в какой-то мере их понимаю, что сложно было устоять. Но устоять настоящему поэту, истинной творческой личности, было необходимо, иначе он уже не мог достойно нести это звание. В какой-то мере я являл Божескую или Дьявольскую проверку людей на вшивость. Многие, к сожалению, этой проверки не прошли.

– И кто же в числе первых, не прошедших этой проверки?
– Женя Евтушенко. Да, вот так. Он воспользовался только одним моим стихотворением. Сейчас расскажу, как это было. В годы нашей молодости мы дружили. Я запросто приходил к нему домой, мы читали друг другу только что написанное, и уже тогда было ясно, что все его творения я с лихвой перекрываю. Женя грустнел после моего чтения, потом лихорадочно садился за машинку и слезно просил меня продиктовать ему что-то из только что прочтенного, но еще неопубликованного. Я диктовал, конечно, что мне – жалко? Потом одно из стихотворений он, с некоторыми изменениями, напечатал под своей фамилией. Это стихотворение потом стало знаменитым, одним их лучших в его творчестве. Я имею в виду "Бабий Яр".

– Расскажите как это произошло?

– Я в то время отправился в места не столь отдаленные. Я вел тогда довольно стремную жизнь, и как-то попался в руки властям, 12 апреля 1960 года был суд на до мной, потом меня посадили на 8 лет, правда, я вышел намного раньше. Женя, наверное, подумал, что я не скоро вернусь на свободу, а если вернусь, то мне будет не до стихов. Захожу как-то в лагерную библиотеку, беру "Литературную газету" и вижу это свое стихотворение под фамилией Евтушенко. Я сначала глазам своим не поверил, но потом поверить все ж таки пришлось.

– И что вы потом сказали Евтушенко?
– Когда я освободился, я встретил Женю и спросил его, зачем он это сделал. Как ни странно, он ничуть не смутился и сказал, что, поскольку я сел, он решил таким вот интересным образом спасти это прекрасное стихотворение, не дать ему пропасть, оно ведь нужно людям. Я не нашелся, что ответить на подобное заявление, настолько оно меня поразило. Потом успокоился, простил его, но запретил это стихотворение в дальнейшем как-то использовать: публиковать, ставить в книги».

--------

К слову сказать, стихотворение это было вовсе и не из творческого репертуара Евтушенко, почему оно сразу вызвало подозрение у многих. Оно было слишком острым, слишком смелым для него, слишком настоящим, если можно так выразиться. Каким бы смелым не был Евтушенко в те годы, в годы оттепели, но до смелости Влодова ему было далеко. И хотя в те годы можно уже было играть в свободу слова, но именно только играть и не более. И все, официально разрешенные поэты знали это, но грани дозволенного в своей игре не переходили. И Евтушенко тоже. Иначе можно было лишиться всего.

Влодову же лишаться было особо нечего, так как он ничего и не имел, поэтому он и был по-настоящему искренним в своем творчестве, и не боялся ни трудных тем, ни трудных вопросов. А одним из этих проклятых вопросов была как раз еврейская тема, которой ни один здравомыслящий поэт не стал бы касаться, повинуясь инстинкту самосохранения. Евтушенко, как поэт официальный, прекрасно это понимал, и в здравом уме и в твердой памяти не стал бы затрагивать этот злополучный вопрос.

Этот вопрос взялся разрабатывать Влодов, поскольку инстинкта самосохранения не имел, и его вечно заносило в какие-нибудь проблемные дебри. Ну, так вот. Влодов, по-национальности, был наполовину русским, наполовину евреем. Полукровкой, как он говорил. Поэтому он в разные периоды своей жизни был то сионистом, то антисемитом, в зависимости от того, какое крыло в его жизни перевешивало. Он заступался за тех, кого обижали, так сказать. В те годы перевесило еврейское крыло, и он активно начал писать стихи явной сионистской направленности, это стало на какой-то период его темой, и также выступал с этим стихами в больших аудиториях. Пока ему не запретили.

Также Осокина вспоминает, что Влодов один раз грубо ответил Евтушенко: «Пошел ты вон, графоманская морда!».

Что до Евтушенко, - пишет Осокина, - то внутреннее соперничество и неприятие будет наблюдаться у Влодова к нему в течение всей жизни. Также как и у Евтушенко к нему. Я думаю, Евтушенко всю жизнь жил и с Влодовым, присутствующим немым упреком за кадром русскоязычной литературы, и с этим «Бабьим Яром», как с бельмом в глазу. Он еще пытается хорохориться перед тем же Юрием Беликовым, журналистом и поэтом из Перми, отвечая на его вопрос, о том, знает ли он поэта Юрия Влодова. Да, Евтушенко сказал, что в истории русской литературы он такого имени не знает. Но вряд ли ему было весело от этих своих, может быть, и крылатых слов. Ведь он тоже приложил руку к тому, чтобы опустить имя Влодова в реку забвения.

===========

Честно говоря, не очень хочется вникать в эти еврейские графоманские разборки по поводу посредственного стишка, но тем кто знает непомерно амбициозного и беспринципного Евтушенко, вся эта история с украденным стихом представляется довольно правдивой.

См. также:

История создания и публикации этих стихов трагична. Известна немногим. Да и сами стихи мало кого оставляют равнодушным. Но в сегодняшней оценке, думаю, главным является не отчаяная смелость автора и ответственных за публикацию редакторов, хотя было по тем временам это сродни подвигу. Отношение к стихам, их теме и связанной с этим историей оказалось той самой лакмусовой бумажкой, которая отчетливо выявляет истинную интеллигентность человека, уровень его духовной культуры. И до чего радостно, что в содружество это попадают лучшие люди и что их совсем не мало.
Интересно послушать самого Е.Е., читающего свои стихи.
Welcome!

Михаил Бузукашвили

Евгений Александрович Евтушенко (фамилия при рождении Гангнус, род. 18 июля 1932 г., станция Зима, Иркутская обл.) известный советский, русский поэт, прозаик, режиссер, сценарист, публицист, актер. Владеет английским, испанским, итальянским и французским языками. В 2011 году исполнилось 50 лет со дня публикации стихотворения Евгения Евтушенко "Бабий Яр".
Я полагаю, что в истории человечества не было других поэтических строк, которые нашли бы такой немедленный и широкий отклик во всем мире, как эти строки Евгения Евтушенко. Да и много ли было в истории стихов, которые бы запечатлевались в камне, после которых создавались памятники, причем на разных континентах. Памятник в Киеве, строки на английском языке перед музеем Холокоста в Вашингтоне. В эфире я как-то высказал свое мнение, что в ХХ веке в мире было два самых знаменитых стихотворения. Это не значит, что они были лучшими из того, что написано в прошлом веке. Потому что на этот счет у каждого свои критерии и приоритеты, и трудно сравнивать художественные произведения. Но если измерять по степени воздействия на людей, по откликам, то, несомненно, такими были, на мой взгляд, стихотворение "Если" Р. Киплинга - стихи, написанные великим английским писателем и поэтом в 1910 году, и "Бабий Яр",написанный в 1961 году. Я никогда не забуду день, когда мой отец пришел домой с номером "Литературной газеты" в руке. На лице его было что-то вроде ошеломления - как такое могло быть напечатано. Я никогда не забуду слез моей матери, когда она читала эти стихи. Во время одной из наших бесед с Евгением Александровичем в эфире я спросил у него, а какова история "Бабьего Яра"?Как же случилось, что вопреки логике той жизни было все это опубликовано в те наши жесткие, суровые времена? И Женя ответил мне, что написать такие стихи было легче, чем напечатать.

Вот что он сам рассказал об этом... << Подробности о Бабьем Яре я узнал от молодого киевского писателя Анатолия Кузнецова. Он был свидетелем того, как людей собирали, как их вели на казнь. Он тогда был мальчиком, но хорошо все помнил. Когда мы пришли на Бабий Яр, то я был совершенно потрясен тем, что увидел. Я знал, что никакого памятника там нет, но ожидал увидеть какой-то знак памятный или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей: детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора. Я был настолько устыжен увиденным, что этой же ночью написал стихи. Потом я их читал украинским поэтам, среди которых был Виталий Коротич, и читал их Александру Межирову, позвонив в Москву.

А уже на следующий день в Киеве хотели отменить мое выступление. Пришла учительница с учениками, и они мне сказали, что видели, как мои афиши заклеивают. И я сразу понял, что стихи уже известны в КГБ. Очевидно, мои телефонные разговоры прослушивались. Когда я его впервые исполнил публично, возникла минута молчания, мне эта минута показалась вечностью... А потом... Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что была в Бабьем Яру, была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал. Но одно дело организовать литературный концерт и совсем другое - быть напечатанным.

Мотивировка отказа в те времена была стандартной: "Нас не поймут"! И тогда я поехал к Косолапову в "Литературную газету".Я знал, что он был порядочный человек. Разумеется, он был членом партии, иначе не был бы главным редактором. Быть редактором и не быть членом партии было невозможно. Вначале я принес стихо-творение ответственному секретарю. Он прочитал и сказал: "Какие хорошие стихи, какой ты молодец. Ты мне прочитать принес?" Я говорю: "Не прочитать, а напечатать". Он сказал: "Ну, брат, ты даешь. Тогда иди к главному, если ты веришь, что это можно напечатать". И я пошел к Косолапову. Он в моем присутствии прочитал стихи и сказал с расстановкой: "Это очень сильные и очень нужные стихи. Ну, что мы будем с этим делать?" Я говорю: "Как что, печатать надо!" Он поразмышлял и потом сказал:"Ну, придется вам подождать, посидеть в коридорчике. Мне жену придется вызывать". Я удивился, зачем вызывать жену. А он и говорит: "Как зачем? Меня же уволят с этого поста, когда это будет напечатано. Я должен с ней посоветоваться. Это должно быть семейное решение. Идите, ждите. А пока мы в набор направим".
В набор направили при мне. И пока я сидел в коридорчике, приходили ко мне очень многие люди из типографии. Хорошо запомнил, как пришел старичок-наборщик, принес мне чекушечку водки початую с соленым огурцом и сказал: "Ты держись, напечатают, вот ты увидишь". Потом приехала жена Косолапова. Как мне рассказывали, она была медсестрой во время войны, вынесла очень многих с поля боя. Побыли они там вместе примерно минут сорок. Потом они вместе вышли, она подходит ко мне, не плакала, но глаза немного влажные. Смотрит на меня изучающе, улыбается, говорит: "Не беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными".

И я решил дождаться утра, не уходил. И там еще остались многие. А неприятности начались уже на следующий день. Приехал заведующий отделом ЦК, стал выяснять, как это проморгали, пропустили? Но уже было поздно. Это уже продавалось, и ничего уже сделать было нельзя. А Косолапова действительно уволили. Ведь он шел на амбразуру сознательно, он совершил настоящий подвиг по тем временам. Какие были первые отклики на "Бабий Яр"? В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и радиограмм даже с кораблей.

Распространилось стихотворение просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. И что особенно характерно: это были в основном русские люди! Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался: "Как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета? Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха". Много было искаженных и ошибочных версий.

А потом начались нападки официальные. Кроме всего прочего, меня ругали за то, что я ничего хорошего не написал про русских, обвиняли во всех грехах. Меня, написавшего к тому времени слова песни "Хотят ли русские войны",которую пели все, включая Никиту Сергеевича Хрущева, я сам это видел. И тот же Хрущев критиковал меня за "Бабий Яр"?

А в мире какая была реакция? Невероятная. Это уникальный в истории случай. В течение недели стихотворение было переведено на 72 языка и напечатано на первых полосах всех крупнейших газет, в том числе и американских. Еще запомнил, как пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев нападения не было. Но они могли быть. Они ночевали на лестничной клетке, моя мама их видела. Так что меня люди очень поддержали.

И самое главное чудо: позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Мы с женой даже не сразу поверили, подумали, что чья-то хулиганская выходка. Он меня спросил, не дам ли я разрешения написать музыку на мои стихи. Я сказал: "Ну конечно" и еще что-то мямлил. И он тогда сказал: "Ну, приезжайте тогда ко мне, музыка уже написана". Это была первая запись. У Максима Шостаковича есть эта первая запись "Бабьего Яра",когда Шостакович пел за хор и играл за оркестр. Максим говорит мне: "Знаете, Евгений Александрович, это совсем не профессиональная запись. Но все равно я считаю, что она уникальная и ее надо выпустить не как профессиональную запись, а как документ человеческий". Ведь это было первое исполнение самой знаменитой симфонии ХХ века.

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно. Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас - я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
до сих пор на мне - следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус - это я.
Мещанство - мой доносчик и судья.
Я за решеткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется - я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! - Я знаю -ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя Союзом русского народа"!

Мне кажется -я - это Анна Франк,
прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю. И мне не надо фраз.
Мне надо,чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много - это нежно
друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут? Не бойся! это гулы
самой весны - она сюда идет.
Иди ко мне. Дай мне скорее губы.
Ломают дверь? Нет - это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит, и, шапку сняв,
я чувствую, как медленно седею.

И сам я, как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я - каждый здесь расстрелянный старик.
Я - каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне про это не забудет!
"Интернационал" пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому - я настоящий русский!