Лотман юрий - неординарный и яркий. Лотман юрий - неординарный и яркий Советский литературовед и культуролог участник вов

Философия Науки. Хрестоматия Коллектив авторов

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН. (1922-1993)

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН. (1922-1993)

Ю.М. Лотман - ученый-филолог, специалист в области истории и теории литературы, философской теории коммуникации, семиотики, культурологии и эстетики, основатель Тартуской структурно-семиотической школы. Участвовал в Великой Отечественной войне. По этой причине закончил филологический факультет Ленинградского государственного университета только в 1950 году (год поступления - 1939). Начиная с 1950 года жил в г. Тарту (Эстония), работал в местном университете на кафедре русской литературы (заведующий кафедрой - с 1960 по 1977 год). Его многолетняя исследовательская работа велась в направлении создания новой методологии гуманитарных наук, базирующейся на структурно-семиотическом подходе к анализу текстов культуры.

Определение семиотики как науки о знаках и текстах вывело Лотмана на новый уровень понимания семиотического предмета, который трактовался не как просто отдельный знак, а как текст, порождаемый культурой и существующий в ней. Знаки естественного языка, по Лотману, это «первичная моделирующая система», тогда как тексты - соответственно, «вторичная моделирующая система». Методологические идеи Лотмана существенно повлияли на развитие гуманитарного знания, поскольку в его историкосемиотических исследованиях отчетливо проявился междисциплинарный подход к феноменам культуры, учитывающий опыт конкретных наук: истории, лингвистики, литературоведения, математики, информатики, биологии, а также результаты исследований в области синергетики и космологических метанаучных систем. Посредством новой структурно-семиотической методологии Лотману удалось систематизировать принципы различных областей знания в оригинальной философско-культурологической концепции.

Основные работы Ю.М.Лотмана: «Структура художественного текста» (1970), «Семиотика кино и проблемы киноэстетики» (1973), «Сотворение Карамзина» (1987), «Культура и взрыв» (1992) и др.

Е.В. Фидченко

Представленные ниже отрывки из текстов приводятся по книгам:

1. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996.

2. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Избранные статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 386-412.

Риторика - механизм смыслорождения

Сознание человека гетерогенно. Минимальное мыслящее устройство должно включать в себя хотя бы две разноустроенных системы, которые обменивались бы выработанной внутри них информацией. Исследования по специфике функционирования больших полушарий человеческого мозга вскрывают его глубокую аналогию с устройством культуры как коллективного интеллекта. В обоих случаях мы обнаруживаем наличие, как минимум, двух принципиально отличных способов отражения мира и выработки новой информации с последующими сложными механизмами обмена текстами между этими системами. В обоих случаях мы наблюдаем, в общих чертах, аналогичную структуру: в рамках одного сознания наличествуют как бы два сознания. Одно оперирует дискретной системой кодирования и образует тексты, складывающиеся как линейные цепочки соединенных сегментов. В этом случае основным носителем значения является сегмент (= знак), а цепочка сегментов (= текст) вторична, значение ее производно от значения знаков. Во втором случае текст первичен. Он является носителем основного значения. По своей природе он не дискретен, а континуален. Смысл его не организуется ни линейной, ни временной последовательностью, а «размазан» в?-мерном семантическом пространстве данного текста (полотна картины, сцены, экрана, ритуального действа, общественного поведения или сна). В текстах этого типа именно текст является носителем значения. Выделение составляющих его знаков бывает затруднительно и порой носит искусственный характер.

Таким образом, в рамках как индивидуального, так и коллективного сознания скрыты два типа генераторов текстов: один основан на механизме дискретности, другой континуален. Несмотря на то, что каждый из этих механизмов имманентен своему устройству, между ними существует постоянный обмен текстами и сообщениями. Обмен этот совершается в форме семантического перевода. Однако любой точный перевод подразумевает, что между единицами каких-либо двух систем установлены взаимно-однозначные отношения, в результате чего возможно отображение одной системы на другую. Это позволяет текст одного языка адекватно выразить средствами другого. Однако в случае, когда сополагаются дискретные и недискретные тексты, это в принципе невозможно. Дискретной и точно обозначенной семантической единице одного текста в другом соответствует некоторое смысловое пятно с размытыми границами и постепенными переходами в область другого смысла. Если же там и имеется sui generis сегментация, то она не сопоставима с типом дискретных границ первого текста. В этих условиях возникает ситуация непереводимости, однако именно здесь попытки перевода осуществляются с особенным упорством и дают наиболее ценные результаты. В этом случае возникает не точный перевод, а приблизительная и обусловленная определенным общим для обеих систем культурно-психологическим и семиотическим контекстом эквивалентность. Подобный незакономерный и неточный, однако в определенном отношении эквивалентный перевод составляет один из существенных элементов всякого творческого мышления. Именно эти «незакономерные» сближения дают толчки для возникновения новых смысловых связей и принципиально новых текстов.

Пара взаимно несопоставимых значимых элементов, между которыми устанавливается в рамках какого-либо контекста отношение адекватности, образует семантический троп. В этом отношении тропы являются не внешним украшением, некоторого рода апплике, накладываемым на мысль извне - они составляют суть творческого мышления, и сфера их даже шире, чем искусство. Она принадлежит творчеству вообще. Так, например, все попытки создания наглядных аналогов абстрактных идей, отображения с помощью отточий непрерывных процессов в дискретных формулах, построениях пространственных физических моделей элементарных частиц и пр. являются риторическими фигурами (тропами). И точно так же, как в поэзии, в науке закономерное сближение часто выступает в качестве толчка для формулирования новой закономерности.

Теория тропов за века своего существования накопила обширную литературу по определению основных их видов: метафоры, метонимии и синекдохи. Литература эта продолжает расти. Однако очевидно, что, при любом логизировании тропа, один из его элементов имеет словесную, а другой - зрительную природу, как бы замаскирован этот второй элемент ни был. Даже в логических моделях метафор, создаваемых в целях учебных демонстраций, недискретный образ (зрительный или акустический) составляет имплицированное последующее звено между двумя дискретными словесными компонентами. Однако чем глубже ситуация непереводимости между двумя языками, тем острее потребность в общем для них метаязыке, который перекидывал бы между ними мост, способствуя установлению эквивалентностей. Именно языковая неоднородность тропов вызвала гипертрофию метаструктурных построений в «риторике фигур». Уклон в догматизм на уровне метаописания компенсировал неизбежную неопределенность на уровне текста фигур. Компенсация здесь получает особый смысл, поскольку риторические тексты отличаются от общеязыковых существенной особенностью: образование языковых текстов производится носителем языка стихийно, эксплицитные правила актуальны здесь лишь для исследователя, строящего логические модели бессознательных процессов. В риторике процесс порождения текстов имеет «ученый», сознательный характер. Правила здесь активно включены в самый текст не только на метауровне, но и на уровне непосредственной текстовой структуры. (1, с. 48)

Это создает специфику тропа, который одновременно включает в себя и элемент иррациональности (эквивалентность заведомо неэквивалентных и даже не располагаемых в одном ряду текстовых элементов), и имеет характер гиперрационализма, связанный с включением сознательной конструкции непосредственно в текст риторической фигуры. Это обстоятельство особенно заметно в тех случаях, когда метафора строится не на основе столкновения слов, а как элемент, например, киноязыка. (1, с. 48-49) Текст в процессе движения: автор - аудитория, замысел - текст Взаимоотношения текста и аудитории характеризуются взаимной активностью: текст стремится уподобить аудиторию себе, навязать ей свою систему кодов, аудитория отвечает ему тем же. Текст как бы включает в себя образ «своей» идеальной аудитории, аудитория - «своего» текста. <...> (1, с. 87)

Общее с собеседником возможно лишь при наличии некоторой общей с ним памяти. Однако в этом отношении существуют принципиальные различия между текстом, обращенным «ко всем», т.е. к любому адресату, и тем, который имеет в виду некоторое конкретное и личноизвестное говорящему лицо. В первом случае объем памяти адресата конструируется как обязательный для любого, говорящего на данном языке и принадлежащего к данной культуре. Он лишен индивидуального, абстрактен и включает в себя лишь некоторый несократимый минимум. Естественно, что чем беднее память, тем подробнее, распространеннее должно быть сообщение, тем недопустимее эллипсисы и умолчания, риторика намеков и усложненных прагматико-референциальных отношений. Такой текст конструирует абстрактного собеседника, носителя лишь общей памяти, лишенного личного и индивидуального опыта. Он обращен ко всем и каждому.

Иначе строится текст, обращенный к лично знакомому адресату, к лицу, обозначаемому для нас не местоимением, а собственным именем. Объем его памяти и характер ее заполнения нам знаком и интимно близок. В этом случае нет никакой надобности загромождать текст ненужными подробностями, достаточно отсылок к памяти адресата. Намек - средство актуализации памяти. Большое развитие получат эллиптические конструкции, локальная семантика, тяготеющая к формированию «домашней», «интимной» лексики. Текст будет цениться не только мерой понятности для данного адресата, но и степенью непонятности для других. Таким образом, ориентация на тот или иной тип памяти адресата заставляет прибегать то к «языку для других», то к «языку для себя» - одному из двух скрытых в естественном языке противоположных структурных потенций. Владея некоторым набором языковых и культурных кодов, мы можем на основании анализа данного текста выяснить, на какой тип аудитории он ориентирован. Последнее будет определяться характером памяти, необходимой для его понимания. Реконструируя тип «общей памяти» для текста и его получателей, мы обнаружим скрытый в тексте «образ аудитории». Из этого следует, что текст содержит в себе свернутую систему всех звеньев коммуникативной цепи, и, подобно тому, как мы извлекаем из него позиции автора, мы можем реконструировать на его основании и идеального читателя этого текста. Этот образ активно воздействует на реальную аудиторию, перестраивая ее по своему подобию. Личность получателя текста, представляя семиотическое единство, неизбежно вариативна и способна «настраиваться по тексту». Со своей стороны, и образ аудитории, поскольку он не эксплицирован, а лишь содержится в тексте как некоторая мерцающая позиция, поддается варьированию. В результате между текстом и аудиторией происходит сложная игра позициями. (1, с. 87-88)

Мы уже останавливались на дихотомии установок на максимально точную передачу сообщения или на создание нового сообщения в процессе передачи. Каждая из этих установок формирует свое представление о степени адекватности адресата.

Идеалом адекватности может служить такая модель - цепь биохимических импульсов, регулирующих физиологические процессы внутри одного организма. В этом случае получателем выступает конечное звено цепи трансформирующихся импульсов. При этом в хорошо устроенной цепи это будет пассивное считывающее устройство, ценное своей «прозрачностью» - тем, что не вносит информацию «от себя». (1, с. 94)

Из сказанного можно сделать вывод, что в такой мере, в какой некоторый коллектив можно рассматривать как один организм, можно говорить о меньшей роли активности получателя сообщений. Он будет исполнителем или хранителем информации в значительно большей степени, чем ее творцом. Отсюда следует парадоксальное заключение: мифологические ритуалы и другие действа, сливающие архаические коллективы в определенные моменты как бы в единый организм и обеспечивающие членам этих коллективов единство эмоций и обостренное чувство причастности (переживание себя как части) функционально подобны метаязыковым и мета-культурным структурам индивидуалистического общества. <...> (1, с. 95)

Механизмы диалога

Мы говорили, что элементарный акт мышления есть перевод. Теперь мы можем сказать, что элементарный механизм перевода есть диалог. Диалог подразумевает асимметрию, асимметрия же выражается, во-первых, в различии семиотической структуры (языка) участников диалога и, во-вторых, в попеременной направленности сообщений. Из последнего следует, что участники диалога попеременно переходят с позиции «передачи» на позицию «приема», и что, следовательно, передача ведется дискретными порциями с перерывами между ними.

Однако если без семиотического различия диалог бессмысленен, то при исключительном и абстрактном различии он невозможен. Асимметрия подразумевает уровень инвариантности.

Но для возможности диалога необходимо еще одно условие: взаимная заинтересованность участников ситуации в сообщении и способность преодолеть неизбежные семиотические барьеры. <...> (1, с. 193)

Надо иметь, однако, в виду, что дискретность в процессе перехода от передачи к приему практически возникает на уровне описания, когда диалогическая ситуация фиксируется внешним наблюдателем. Дискретность - способность выдавать информацию порциями - является законом всех диалогических систем. Однако дискретность на уровне структуры может возникать там, где в материальной его реализации существует непрерывность разных уровней интенсивности. Так, например, если реальный процесс осуществляется в форме циклической смены периодов максимальной активности и периодов максимального ее снижения, то записывающий прибор, если он не фиксирует показатели ниже определенного порога, отобразит процесс как дискретный. Так же ведет себя и аппарат самоописания культуры. Развитие культуры циклично и, как и большинство динамических процессов в природе, подчинено синусоидным колебаниям. Однако в самосознании культуры периоды наименьшей активности обычно фиксируются как перерывы. Приведенные соображения имеют смысл при рассмотрении некоторых аспектов истории культуры. При вычленении из истории мировой культуры какого-либо изолированного ряда, типа: «история английской литературы» или «история русского романа» - мы получаем хронологически вытянутую непрерывную линию, в которой периоды интенсивности сменяются относительными затишьями. Однако стоит увидеть в имманентном развитии одну партию в диалоге, чтобы стало очевидным, что периоды т.н. «спада» часто являются временем паузы в диалоге, заполненной интенсивным получением информации, за которой следуют периоды трансляции. Так строятся отношения между единицами всех уровней - от жанров до национальных культур. Можно выделить следующую схему: относительная инертность той или иной структуры выводится из состояния покоя потоком текстов, которые поступают со стороны связанных с ней определенными отношениями структур, находящихся в состоянии возбуждения. Следует этап пассивного насыщения. Усваивается язык, адаптируются тексты. При этом генератор текстов, как правило, находится в ядерной структуре семиосферы, а получатель - па периферии. Когда насыщение достигает определенного порога, приводятся в движение внутренние механизмы текстопорождения принимающей структуры. Из пассивного состояния она переходит в состояние возбуждения и сама начинает бурно выделять новые тексты, бомбардируя ими другие структуры, в том числе и своего «возбудителя». Процесс этот можно описать как смену центра и периферии. При этом, что очень существенно, происходит энергетическое возрастание: система, пришедшая в состояние активности, выделяет энергии гораздо больше, чем ее возбудитель, и распространяет свое воздействие на значительно более обширный регион. Из этого вытекает прогрессирующий универсализм культурных систем. (1, с. 194-195)

О метаязыке типологических описаний культуры

Другой подход к явлениям культуры связан с признанием существования в истории человечества нескольких (или многих) внутренне самостоятельных типов культур. В зависимости от того, на какой позиции находится сам описывающий, т.е. в конечном итоге от того, к какой культуре он сам принадлежит, определяется и метаязык типологического описания: в основу кладутся оппозиции психологического, религиозного, национального, исторического или социального типа.

При всем различии в названных системах описания они имеют и существенные черты общности.

Язык описания не отделен от языка культуры того общества, к которому принадлежит сам исследователь. Поэтому составляемая им типология характеризует не только описываемый им материал, но и культуру, к которой он принадлежит. Так, сопоставление взглядов на основные вопросы типологии культуры, зафиксированных в текстах различных периодов, является интересным и давно уже оцененным с этой точки зрения материалом для типологических изучений.

Неудобства, связанные с использованием языка своей культуры в качестве метаязыка описания, особенно рельефно выступают при попытках типологического изучения своей культуры - подобное описание может дать только самые тривиальные результаты: «своя» культура выглядит как лишенная специфики.

Язык описания не отделен по содержанию от тех или иных научных концепций, связан с тем или иным объяснением сущности культуры. Отбрасывание той или иной концепции в химии или алгебре не может распространиться на метаязык, которым данная наука пользуется. Существенным свойством языка науки является то, что полезность его проверяется не теми критериями, которыми определяется правильность тех или иных научных идей. Между тем описание явлений культуры на языке психологических, исторических или социологических оппозиций является частью определенного научного истолкования сущности изучаемого явления и не может быть использовано при другом содержательном истолковании.

Любой из названных выше способов описания культуры абсолютизирует различия в изучаемом материале и не дает возможности выделить общие универсалии культуры человечества. Так, например, понятие историзма, принятое в науке предшествующего периода, возникшее под влиянием философских представлений Гегеля, создавало механизм для описания исторического движения как последовательной смены различных эпох. Рассматривая историю человечества как этап в универсальном развитии идеи, Гегель принципиально исходил из того, что единственно возможная история есть человеческая история, а единственно возможная культура есть культура человечества. Более того, на каждом отдельном этапе своего развития всемирная идея реализуется лишь в одной какой-то национальной культуре, которая в этот момент выступает с точки зрения всемирно-исторического процесса как единственная. Но единственное явление не может иметь своеобразия, которое требует хотя бы двух сопоставляемых систем. Поэтому такая концепция историзма не только подчеркивает, но и абсолютизирует различие между эпохами. То, что при сравнении не выступает как различие, вообще не маркируется.

История культуры преодолевает эту трудность, дополняя историко-типологическое описание социальнотипологическим, психолого-типологическим и т.п. В предлагаемой статье мы не касаемся вопроса научной обоснованности того или иного подхода к изучению самого содержания историко-культурного материала, а занимаемся проблемой лишь метаязыка науки. Следует отметить, что с этой последней точки зрения подобный путь не представляется удачным: он принципиально исключает возможность единообразия в описании материала.

Таким образом, можно сформулировать следующую проблему: изучение типологии культуры предполагает осознание в качестве особой задачи выработки такого метаязыка, который удовлетворял бы требованиям современной теории науки, то есть давал бы возможность сделать предметом научного рассмотрения не только ту или иную культуру, но и тот или иной метод ее описания, выделив это как самостоятельную задачу.

Создание единообразной системы метаязыка, которая ни для одной из частей описания не совпадала бы с языком объекта, <...> является предпосылкой определения универсалий культуры, без чего говорить о типологическом изучении, видимо, вообще не имеет смысла.

Общенаучной предпосылкой изучения культуры с точки зрения универсалий является возможность осмыслить все многообразие реально данных культурных текстов как единую, структурно организованную систему. (2, с. 387-388)

Из книги Большая Советская Энциклопедия (КО) автора БСЭ

Из книги Большая Советская Энциклопедия (НЕ) автора БСЭ

автора Грицанов Александр Алексеевич

ЛЕВИТАНСКИЙ Юрий Давыдович (1922-1996), поэт 86 Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!«Вступление в книгу» (1966) Стихотворение положено на музыку Э. Колмановским под названием «Черно-белое

Из книги Философия Науки. Хрестоматия автора Коллектив авторов

ПОЖЕНЯН Григорий Михайлович (р. 1922), поэт 142 Мы с тобой два берега / У одной реки.«Мы с тобой два берега...», из к/ф «Жажда» (1959), муз. А.

Из книги Энциклопедия каратэ автора Микрюков Василий Юрьевич

Поярков Юрий Михайлович (род. в 1937 г.)Украинский волейболист. Двукратный олимпийский чемпион.«В 1968 году на XIX Олимпийских играх в Мехико подопечные известного тренера Юрия Клещева второй раз подряд завоевали золотые олимпийские медали». Эту фразу можно встретить во

Из книги Словарь афоризмов русских писателей автора Тихонов Александр Николаевич

ЛОТМАН Юрий Михайлович (1922-1993) - русский культуролог, семиотик, филолог. С 1939 - студент филологического факультета Ленинградского университета; с 1940 - в Советской армии, участник войны. В 1950-1954 работал в Тартусском учительском институте, с 1954 - в Тартусском университете (в

Из книги автора

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН. (1922-1993) Ю.М. Лотман - ученый-филолог, специалист в области истории и теории литературы, философской теории коммуникации, семиотики, культурологии и эстетики, основатель Тартуской структурно-семиотической школы. Участвовал в Великой Отечественной

Из книги автора

Из книги автора

КУБЛАНОВСКИЙ ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ Юрий Михайлович Кублановский (р. 1947). Русский поэт, общественный деятель. Автор поэтических сборников «Избранное», «С последним солнцем», «Оттиск», «Затмение»; цикла из восьми стихотворений в альманахе «Метрополь», отдельных стихотворений,

Из книги автора

ПОЛЯКОВ ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ Юрий Михайлович Поляков (р. 1954). Современный русский писатель, поэт. Известность ему принесла повесть «Сто дней до приказа». В настоящее время один из самых читаемых авторов. Автор повестей «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Между

    Ю. М. Лотман: к современному понятию текста. Текст как динамическая семиотическая система.

    Проблема «чужого слова» («чужой речи») и диалогичность у М. М. Бахтина.

    Интертекст и интертекстуальность.

В динамике развития семиотики за последние пятнадцать лет можно уловить две тенденции. Одна направлена на уточнение исходных понятий и определение процедур порождения. Стремление к точному моделированию приводит к созданию метасемиотики: объектом исследования становятся не тексты как таковые, а модели текстов, модели моделей и т. д Вторая тенденция сосредоточивает внимание на семиотическом функционировании реального текста. Если, с первой позиции, противоречие, структурная непоследовательность, совмещение разноустроенных текстов в пределах единого текстового образования, смысловая неопределенность – случайные и «неработающие» признаки, снимаемые на мета-уровне моделирования текста, то, со второй, они являются предметом особого внимания. Используя соссюрианскую терминологию, можно было бы сказать, что в первом случае речь интересует исследователя как материализация структурных законов языка, а во втором предметом внимания делаются именно те ее семиотические аспекты, которые расходятся с языковой структурой.

Как первая тенденция получает реализацию в метасемиотике, так вторая закономерно порождает семиотику культуры.

Оформление семиотики культуры – дисциплины, рассматривающей взаимодействие разноустроенных семиотических систем, внутреннюю неравномерность семиотического пространства, необходимость культурного и семиотического полиглотизма, – в значительной мере сдвинуло традиционные семиотические представления. Существенной трансформации подверглось понятие текста. Первоначальные определения текста, подчеркивавшие его единую сигнальную природу, или нерасчленимое единство его функций в некоем культурном контексте, или какие-либо иные качества, имплицитно или эксплицитно подразумевали, что текст есть высказывание на каком-либо одном языке. Первая брешь в этом, как казалось, само собой подразумевающемся представлении была пробита именно при рассмотрении понятия текста в плане семиотики культуры. Было обнаружено, что, для того чтобы данное сообщение могло быть определено как «текст», оно должно быть как минимум дважды закодировано. Так, например, сообщение, определяемое как «закон», отличается от описания некоего криминального случая тем, что одновременно принадлежит и естественному, и юридическому языку, составляя в первом случае цепочку знаков с разными значениями, а во-втором – некоторый сложный знак с единым значением. То же самое можно сказать и о текстах типа «молитва» и т. п.

Ход развития научной мысли в данном случае, как и во многих других, повторял логику исторического развития самого объекта. Как можно предположить, исторически высказывание на естественном языке было первичным, затем следовало его превращение в ритуализованную формулу, закодированную и каким-либо вторичным языком, текст е. в текстекст Следующим этапом явилось соединение каких-либо формул в текст второго порядка. Особый структурный смысл получали такие случаи, когда соединялись тексты на принципиально различных языках, например, словесная формула и ритуальный жестекст Получающийся в результате текст второго порядка включал в себя расположенные на одном иерархическом уровне подтексты на разных и взаимно не выводимых друг из друга языках. Возникновение текстов типа «ритуал», «обряд», «действо» приводило к совмещению принципиально различных типов семиозиса и – в результате – к возникновению сложных проблем перекодировки, эквивалентности, сдвигов в точках зрения, совмещения различных «голосов» в едином текстовом целом. Следующий в эвристическом отношении шаг – появление художественных текстов. Многоголосый материал получает дополнительное единство, пересказываясь на языке данного искусства. Так, превращение ритуала в балет сопровождается переводом всех разноструктурных подтекстов на язык танца. Языком танца передаются жесты, действия, слова и крики и самые танцы, которые при этом семиотически «удваиваются». Многоструктурность сохраняется, однако она как бы упакована в моноструктурную оболочку сообщения на языке данного искусства. Особенно это заметно в жанровой специфике романа, оболочка которого – сообщение на естественном языке – скрывает исключительно сложную и противоречивую контроверзу различных семиотических миров.

Дальнейшая динамика художественных текстов, с одной стороны, направлена на повышение их целостности и имманентной замкнутости, а с другой, на увеличение внутренней семиотической неоднородности, противоречивости произведения, развития в нем структурно-контрастных подтекстов, имеющих тенденцию к все большей автономии. Колебание в поле «семиотическая однородность семиотическая неоднородность» составляет одну из образующих историко-литературной эволюции.

Возможны случаи редукции значений первого ряда (естественного языка) – молитва, заклинание, ритуальная формула могут быть на забытом языке или же тяготеть к глоссолалии. Это не отменяет, а подчеркивает необходимость осознавать текст как сообщение на некотором – неизвестном или таинственном – первичном языке. Определение текста, даваемое в плане семиотики культуры, лишь на первый взгляд противоречит принятому в лингвистике, ибо и там текст фактически закодирован дважды: на естественном языке и на метаязыке грамматического описания данного естественного языка. Сообщение, удовлетворяющее лишь первому требованию, в качестве текста не рассматривалось. Так, например, до того как устная речь сделалась объектом самостоятельного лингвистического внимания, она трактовалась лишь как «неполная» или «неправильная» форма письменного языка и, являясь бесспорным фактом естественного языка, в качестве текста не рассматривалась. Парадоксально, но известная формула Ельмслева, определившая текст как «все, что может быть сказано на датском языке», фактически понималась как «все, что может быть написано на правильном датском языке». Введение же устной речи в круг лингвистических текстов подразумевало создание специального метаязыкового для нее адеквата. В этом отношении понятие текста в лингвосемиотическом контексте сопоставимо с общенаучным понятием факта. Из других важных ее моментов следует подчеркнуть напряжение между тенденцией к интеграции – превращению контекста в текст (складываются такие тексты, как «лирический цикл», «творчество всей жизни как одно произведение» и т. п.) и дезинтеграции – превращению текста в контекст (роман распадается на новеллы, части становятся самостоятельными эстетическими единицами). В этом процессе позиции читателя и автора могут не совпадать: там, где автор видит целостный единый текст, читатель может усматривать собрание новелл и романов (ср. творчество Фолкнера), и наоборот (так, Надеждин в значительной мере истолковал «Графа Нулина» как ультраромантическое произведение потому, что поэма появилась в одной книжке с «Балом» Баратынского и обе поэмы были восприняты критиком как один текст). Известны в истории литературы случаи, когда читательское восприятие того или иного произведения определялось репутацией издания, в котором оно было опубликовано, и случаи, когда это обстоятельство никакого значения для читателя не имело.

Сложные историко-культурные коллизии активизируют ту или иную тенденцию. Однако потенциально в каждом художественном тексте присутствуют обе они в их сложном взаимном напряжении.

Создание художественного произведения знаменует качественно новый этап в усложнении структуры текста. Многослойный и семиотически неоднородный текст, способный вступать в сложные отношения как с окружающим культурным контекстом, так и с читательской аудиторией, перестает быть элементарным сообщением, направленным от адресанта к адресату. Обнаруживая способность конденсировать информацию, он приобретает память. Одновременно он обнаруживает качество, которое Гераклит определил как «самовозрастающий логос». На такой стадии структурного усложнения текст обнаруживает свойства интеллектуального устройства: он не только передает вложенную в него извне информацию, но и трансформирует сообщения и вырабатывает новые.

В этих условиях социально-коммуникативная функция текста значительно усложняется. Ее можно свести к следующим процессам.

1. Общение между адресантом и адресатом. Текст выполняет функцию сообщения, направленного от носителя информации к аудитории.

2. Общение между аудиторией и культурной традицией. Текст выполняет функцию коллективной культурной памяти. В качестве таковой он, с одной стороны, обнаруживает способность к непрерывному пополнению, а с другой, к актуализации одних аспектов вложенной в него информации и временному или полному забыванию других.

3. Общение читателя с самим собою. Текст – это особенно характерно для традиционных, древних, отличающихся высокой степенью каноничности текстов – актуализирует определенные стороны личности самого адресата. В ходе такого общения получателя информации с самим собою текст выступает в роли медиатора, помогающего перестройке личности читателя, изменению ее структурной самоориентации и степени ее связи с метакультурными конструкциями.

4. Общение читателя с текстом. Проявляя интеллектуальные свойства, высокоорганизованный текст перестает быть лишь посредником в акте коммуникации. Он становится равноправным собеседником, обладающим высокой степенью автономности. И для автора (адресанта), и для читателя (адресата) он может выступать как самостоятельное интеллектуальное образование, играющее активную и независимую роль в диалоге. В этом отношении древняя метафора «беседовать с книгой» оказывается исполненной глубокого смысла.

5. Общение между текстом и культурным контекстом. В данном случае текст выступает в коммуникативном акте не как сообщение, а в качестве его полноправного участника, субъекта – источника или получателя информации. Отношения текста к культурному контексту могут иметь метафорический характер, когда текст воспринимается как заменитель всего контекста, которому он в определенном отношении эквивалентен, или же метонимический, когда текст представляет контекст как некоторая часть – целое. Причем, поскольку культурный контекст – явление сложное и гетерогенное, один и тот же текст может вступать в разные отношения с его разными уровневыми структурами. Наконец, тексты, как более стабильные и отграниченные образования, имеют тенденцию переходить из одного контекста в другой, как это обычно случается с относительно долговечными произведениями искусства: перемещаясь в другой культурный контекст, они ведут себя как информант, перемещенный в новую коммуникативную ситуацию, – актуализируют прежде скрытые аспекты своей кодирующей системы. Такое «перекодирование самого себя» в соответствии с ситуацией обнажает аналогию между знаковым поведением личности и текста. Таким образом, текст, с одной стороны, уподобляясь культурному макрокосму, становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры, а с другой, он имеет тенденцию осуществлять самостоятельное поведение, уподобляясь автономной личности.

Частным случаем будет вопрос общения текста и метатекста. С одной стороны, тот или иной частный текст может выполнять по отношению к культурному контексту роль описывающего механизма, с другой, он, в свою очередь, может вступать в дешифрующие и структурирующие отношения с некоторым метаязыковым образованием. Наконец, тот или иной текст может включать в себя в качестве частных подструктур и текстовые, и метатекстовые элементы, как это характерно для произведений Стерна, «Евгения Онегина», текстов, отмеченных романтической иронией, или ряда произведений XX в. В этом случае коммуникативные токи движутся по вертикали.

В свете сказанного текст предстает перед нами не как реализация сообщения на каком-либо одном языке, а как сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности. В связи с этим меняется представление об отношении потребителя и текста. Вместо формулы «потребитель дешифрует текст» возможна более точная – «потребитель общается с текстом». Он вступает с ним в контакты. Процесс дешифровки текста чрезвычайно усложняется, теряет свой однократный и конечный характер, приближаясь к знакомым нам актам семиотического общения человека с другой автономной личностью.

Аналогичные отношения возникают, например, между, художественным текстом и его заглавием. С одной стороны, они могут рассматриваться как два самостоятельных текста, расположенных на разных уровнях в иерархии «текст – метатекст»; с другой, они могут рассматриваться как два подтекста единого текста. Заглавие может относиться с обозначаемому им тексту по принципу метафоры или метонимии. Оно может быть реализовано с помощью слов первичного языка, переведенных в ранг метатекста, или с помощью слов метаязыка и т. д В результате между заглавием и обозначаемым им текстом возникают сложные смысловые токи, порождающие новое сообщение.

(Ю. М. Лотман. Избранные статьи в трех томах.

Т. I. Статьи по семиотике и топологии культуры.

Таллин: Александра,1992.С. 130 – 135)

2003). Как и его старшие сестры Юрий Лотман учился в Петришуле с по год. Затем в поступил на филологический факультет Ленинградского университета .

Военная служба

В Тартуском университете, вдали от официальной советской науки, он быстро вырос в незаурядного ученого; в 1963 году получил звание профессора и много лет заведовал кафедрой русской литературы (1960-1977). Рано заинтересовавшись семиотикой и структурализмом, применив эти новые науки к изучению русской культуры, Ю.М. Лотман, сумел объединить вокруг себя многих независимо мыслящих ученых и стал общепризнанным основателем Тартуско-московской семиотической школы, получившей широкое международное признание. В постсоветской России его имя стало одним из немногих, не запятнанных идейным сотрудничеством с тоталитарным режимом.

Как культурологу Россия обязана Ю.М. Лотману глубокими исследованиями отечественных традиций, духовной жизни и быта, преимущественно XIII-XIX вв., в частности таких фигур, как Радищев, Карамзин, декабристы, Пушкин, Лермонтов, и многих других. Здесь главная заслуга Ю.М. Лотмана в том, что он способствовал очищению этих имен от пропагандистского идеологического грима, накладывавшегося на них в течение десятилетий официальной советской наукой. Однако основным вкладом ученого в культурологию стали его труды по русской культуре во всех ее проявлениях под углом зрения семиотики, равно как и разработка собственной общей теории культуры.

Проблемы семиотики

Ю.М. Лотман рассматривает семиотику как открытую знаковую систему и структуру, включающую помимо основного «штампующего» компонента - естественного языка - множество других знаковых систем, которыми являются, в частности, все виды искусства. Одновременно культура для Лотмана - это и «текст», всегда существующий в определенном «контексте», и механизм, создающий бесконечное многообразие культурных «текстов», и долгосрочная коллективная память, избирательно передающая во времени и пространстве интеллектуальную и эмоциональную информацию.

В начале января 1970 году органы КГБ провели в квартире Ю. Лотмана обыск по делу Натальи Горбаневской. Поездки за рубеж ему были запрещены (Л. Столович. "Воспоминания о Юрии Михайловиче Лотмане. Структурализм с человеческим лицом").

В 1977 году Ю.М. Лотман был избран членом-корреспондентом Британской академии наук; в 1987 г. - членом Норвежской академии наук; в 1988 г. - акакадемиком Шведской королевской академии наук и член Эстонской Академии наук.

В конце 1980-х годов создал серию познавательных телевизионных передач «Беседы о русской культуре». Во время "перестройки" участвовал в политической жизни Эстонии. В октябре 1988 года был избран в совет уполномоченных Народного фронта Эстонии (Пресс-центр Народного конгресса).

В 1993 году Юрий Лотман стал лауреатом Академической премии им. А.С. Пушкина за свои исследования - «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя» и «Роман А.С. Пушкина „Евгений Онегин“.

Перед своей смертью, уже потерявший зрение, ученый надиктовал ученикам свою последнюю работу - «Культура и взрыв» (М., 1992), в которой попытался с позиции семиотики наметить различия между «взрывными» социокультурными процессами в России, с ее противоречивой дихотомийной культурой, и западной цивилизацией с более плавным и менее разрушительным развитием.

Юрий Михайлович Лотман скончался в Тарту 28 октября 1993. Похоронен на кладбище Раади в Тарту.

Награды

  • Медаль «За боевые заслуги».
  • Орден Красной Звезды.
  • Медаль «За отвагу».
  • Орден Отечественной войны II степени.

Семья

  • Oтец - Михаил Львович Лотман ( -) - юрист;
  • Мать - Сара Самуиловна (Александра Самойловна) Лотман ( -1963) - зубной врач;
  • Сестры:
- Инна Михайловна (в замуж. Образцова) ( -1999), музыковед и композитор, выпускница Петришуле года; - Лидия Михайловна Лотман ( -2011) - литературовед, сотрудница Пушкинского Дома, выпускница Петришуле года; - Виктория Михайловна Лотман ( -2003) - врач, выпускница Петришуле года.
  • Жена - Зара Григорьевна Минц ( -1990). - В марте года Ю. Лотман женился на коллеге по Тартускому университету З.Г. Минц. Она была тоже литературоведом, специалистом по изучению русского символизма и творчества Александра Блока, профессором Тартуского университета . В семье Лотманов родилось трое сыновей:
- Михаил Юрьевич Лотман (р. )- профессор семиотики и литературоведения Таллинского университета, член Рийгикогу (Эстонского парламента) в 2003-2007 годах, председатель городского собрания Тарту с 2011 года; - Григорий Юрьевич Лотман (р. ) - эстонский художник; - Алексей Юрьевич Лотман (р. 1960) - биолог, член Рийгикогу (Эстонского парламента) в 2007-2011 годах.

Труды

  • Лекции по структуральной поэтике (1964);
  • Статьи по типологии культуры: Материалы к курсу теории литературы. Вып. 1 (1970);
  • Структура художественного текста (1970);
  • Анализ поэтического текста. Структура стиха (1972) (монография);
  • Статьи по типологии культуры: Материалы к курсу теории литературы. Вып. 2 (1973);
  • Семиотика кино и проблемы киноэстетики (1973);
  • Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий (1980);
  • Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя (1981);
  • Культура и взрыв (1992);
  • Лотман Ю. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). (1993);
  • Диалог с экраном (1994; совместно с Ю. Цивьяном).

Статьи и исследования по русской литературы

  • «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века;
  • "Образы природных стихий в русской литературе - А.С.Пушкин. Ф.М. Достоевский. А. А. Блок";
  • "Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция";
  • Об «Оде, выбранной из Иова», Михаила Васильевича Ломоносова;
  • "Александр Николаевич Радищев - поэт-переводчик";
  • "Поэзия - -х годов";
  • Стихотворение Андрея Тургенева «К отечеству» и его речь в Дружеском литературном обществе;
  • А. Ф. Мерзляков как поэт;
  • Сатира Воейкова «Дом сумасшедших»;
  • «Сады» Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе;
  • Кто был автором стихотворения «На смерть К. П. Чернова»;
  • Аутсайдер пушкинской эпохи;
  • Неизвестный текст стихотворения А. И. Полежаева «Гений»;
  • Поэтическая декларация Лермонтова («Журналист, читатель и писатель»);
  • Лермонтов. Две реминисценции из «Гамлета»;
  • Из комментария к поэме «Мцыри»;
  • О стихотворении М. Ю. Лермонтова «Парус» (1990) (совместно с З. Г. Минц);
  • Заметки по поэтике Тютчева;
  • Поэтический мир Тютчева;
  • Тютчев и Данте. К постановке проблемы;
  • «Человек природы» в русской литературе XIX века и «цыганская тема» у Блока (1964) (совместно с З. Г. Минц);
  • Блок и народная культура города;
  • О глубинных элементах художественного замысла (К дешифровке одного непонятного места из воспоминаний о Блоке);
  • В точке поворота;
  • Поэтическое косноязычие Андрея Белого;
  • Стихотворения раннего Пастернака. Некоторые вопросы структурного изучения текста;
  • Анализ стихотворения Б. Пастернака «Заместительница»;
  • «Дрозды» Б. Пастернака;
  • Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») (1990) (совместно с М. Ю. Лотманом);
  • Пути развития русской прозы - -х гг.;
  • Клио на распутье (1988);
  • Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени (1958);
  • «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII - начала XIX в.;
  • О слове «папорзи» в «Слове о полку Игореве»;
  • Об оппозиции «честь» - «слава» в светских текстах киевского периода;
  • Ещё раз о понятиях «слава» и «честь» в текстах киевского периода;
  • «Звонячи в прадѣднюю славу»;
  • О понятии географического пространства в русских средневековых текстах;
  • Литература в контексте русской культуры XVIII века:
    1. Роль и место литературы в сознании эпохи;
    2. О жизни, которая не умещалась в литературу, и литературе, которая становилась жизнью;
    3. Литература и читатель: жизнь по книге;
    4. Классицизм: термин и (или) реальность;
    5. Жизнь текста в пространстве между кистью художника и зрением аудитории.
  • «Езда в остров любви» В. К. Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века;
  • Пути развития русской просветительской прозы XVIII века;
  • Архаисты-просветители;
  • Отражение этики и тактики революционной борьбы в русской литературе конца XVIII века:
    1. Спор о бессмертии души и вопросы революционной тактики в творчестве Радищева;
    2. Радищев и проблема революционной власти;
    3. Политическое мышление Радищева и опыт Французской революции;
  • Из комментариев к «Путешествию из Петербурга в Москву»;
  • Неизвестный читатель XVIII века о «Путешествии из Петербурга в Москву»;
  • В толпе родственников (О книге Георгия Шторма «Потаённый Радищев. Вторая жизнь „Путешествия из Петербурга в Москву“»);
  • «Сочувственник» А. Н. Радищева А. М. Кутузов и его письма к И. П. Тургеневу;
  • Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII - начала XIX столетия;
  • Проблема народности и пути развития литературы преддекабристского периода;
  • Писатель, критик и переводчик Я. А. Галинковский;
  • Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель;
  • П. А. Вяземский и движение декабристов;
  • «Два слова постороннего» - неизвестная статья П. А. Вяземского;
  • Основные этапы развития русского реализма (1960) (совместно с Б. Ф. Егоровым и З. Г. Минц);
  • Истоки «толстовского направления» в русской литературе -х годов;
  • О русской литературе классического периода (Вводные замечания);
  • «Фаталист» и проблема Востока и Запада в творчестве Лермонтова;
  • Художественное пространство в прозе Гоголя;
  • О Хлестакове;
  • Городничий о просвещении;
  • О «реализме» Гоголя;
  • Сюжетное пространство русского романа XIX столетия;
  • Два устных рассказа Бунина (К проблеме «Бунин и Достоевский»);
  • «Человек, каких много» и «исключительная личность» (К типологии русского реализма первой половины XIX в.);
  • Дом в «Мастере и Маргарите»;
  • Александр Сергеевич Пушкин;
  • Пушкин. Очерк творчества;
  • Идейная структура «Капитанской дочки»;
  • К структуре диалогического текста в поэмах Пушкина (Проблема авторских примечаний к тексту);
  • Идейная структура поэмы Пушкина «Анджело»;
  • Посвящение «Полтавы» (Адресат, текст, функция);
  • Пушкин и "Повесть о капитане Копейкине" (К истории замысла и композиции «Мёртвых душ»);
  • Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе;
  • Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи;
  • Из размышлений над творческой эволюцией Пушкина ();
  • Из истории полемики вокруг седьмой главы «Евгения Онегина» (1963);
  • О композиционной функции «десятой главы» «Евгения Онегина» (1987);
  • Источники сведений Пушкина о Радищеве ( -);
  • Пушкин и М. А. Дмитриев-Мамонов;
  • Две «Осени»; Николай Михайлович Карамзин;
  • Эволюция мировоззрения Карамзина ( -);
  • Поэзия Карамзина;
  • Черты реальной политики в позиции Карамзина -х гг. (К генезису исторической концепции Карамзина);
  • «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры (1984) (совместно с Б. А. Успенским);
  • Колумб русской истории;
  • «О древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» Карамзина - памятник русской публицистики начала XIX века;
  • Политическое мышление Радищева и Карамзина и опыт Французской революции.

Переводы

  • Jurij Lotman. Kultūros semiotika: straipsnių rinktinė / sudarė Arūnas Sverdiolas; iš rusų kalbos vertė Donata Mitaitė. Vilnius: Baltos lankos, (Vilniaus spauda). XV, 366, p. (Atviros Lietuvos knyga: ALK, ISSN 1392-1673). Tir. 2000 egz. ;
  • «Aleksandr Sergejevitš Puškin» (monograafia). Tõlkinud Piret Lotman. Eesti Raamat, Tallinn 1986; 2., täiendatud trükk: Varrak (kirjastus), Tallinn 2003, 332 lk; ; 3. trükk: Varrak 2006, 332 lk; ;
  • «Kultuurisemiootika: tekst - kirjandus - kultuur». Tõlkinud Pärt Lias, Inta Soms, Rein Veidemann. Olion, Tallinn 1991, 422 lk; ; 2. trükk: Olion 2006, 360 lk; ;
  • «Semiosfäärist». Koostanud ja tõlkinud Kajar Pruul. Järelsõna «Semiootika piiril»: Peeter Torop. Sari Avatud Eesti Raamat, Vagabund, Tallinn 1999, 416 lk; ;
  • «Kultuur ja plahvatus». Tõlkinud Piret Lotman. Järelsõna: Mihhail Lotman. Varrak, Tallinn 2001, 232 lk; ; 2. trükk: Varrak 2005, 232 lk; ;
  • «Vestlusi vene kultuurist: Vene aadli argielu ja traditsioonid 18. sajandil ja 19. sajandi algul» I-II. Tõlkinud Kajar Pruul. 1. köide: Tänapäev, Tallinn 2003, 368 lk; ; 2., parandatud trükk 2006, 368 lk; . 2. köide: Tänapäev, Tallinn 2006, 288 lk;

ЛОТМАН, ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ (1922–1993), русский литературовед, семиотик, культуролог. Член Академии наук Эстонии, член-корреспондент Британской академии наук, член Норвежской академии наук. Создатель широко известной Тартуской семиотической школы и основатель целого направления в литературоведении в университете Тарту в Эстонии (до 1991 Эстония входила в состав СССР).

Лотман родился в Петрограде 28 февраля 1922. Школьником Лотман слушал на филологическом факультете Ленинградского государственного университета лекции знаменитого Г.А.Гуковского. В 1939–1940 учился на филологическом факультете ЛГУ, где тогда преподавали блестящие филологи: В.Ф.Шишмарев, Л.В.Щерба, Д.К.Зеленин, В.М.Жирмунский, В.Я.Пропп, М.К.Азадовский, Б.М.Эйхенбаум, Б.В.Томашевский, В.В.Гиппиус и др. В 1940 был призван в армию, демобилизован в 1946.

В 1946–1950 возобновил учебу на филологическом факультете ЛГУ, где возглавлял студенческое научное общество факультета. По окончании университета не смог получить работу в Ленинграде, поскольку в то время началась известная «борьба с космополитизмом». В 1950 получил место старшего преподавателя Педагогического института в Тарту.

В 1952 защитил кандидатскую диссертацию на тему «А.Н.Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Н.М.Карамзина». В 1960 защитил докторскую диссертацию: «Пути развития русской литературы преддекабристского периода».

Вся дальнейшая жизнь Лотмана связана с Тарту, где он впоследствии стал заведующим кафедрой русской литературы Тартуского университета, куда совместными усилиями с женой, З.Г.Минц, и Б.Ф.Егоровым привлекал талантливых людей и создал блестящую школу изучения русской классической литературы. На протяжении всей жизни Лотман исследовал русскую литературу второй половины 18 – середины 19 вв. (Радищев, Карамзин, писатели-декабристы, Пушкин, Гоголь и др.). В сферу чисто литературоведческую Лотман вводит активное изучение фактов быта и поведения соответствующих эпох, создает литературные «портреты» известных русских людей. Комментарий к Евгению Онегину и исследования Лотмана о быте и поведении декабристов стали классическими литературоведческими трудами. Позже Лотман читал циклы лекций о русской литературе и культуре на телевидении.

Особый интерес Лотмана вызывало соотношение «литературы» и «жизни»: он умел обнаруживать случаи воздействия литературы на жизнь и формирование человеческой судьбы (например, как бы предрешающая судьбу императора Павла I идея «Северного Гамлета»). Лотману удавалось выявлять потаенное содержание текста при сопоставлении его с реальностью (например, он доказал, что подлинное путешествие Карамзина по Европе отличалось от его маршрута в Письмах русского путешественника , и предположил, что истинный маршрут был скрыт, ибо был связан с участием Карамзина в обществе масонов). Подобные сопоставления позволили Лотману сделать вывод о наличии «лжи» в мемуарных и эпистолярных текстах ряда деятелей русской культуры (например, у декабриста Завалишина). Существенным и новым для пушкиноведения явилось открытие Лотманом содержательной доминирующей антитезы в пушкинских текстах: «джентльмен – разбойник» или «денди – злодей», которая могла воплощаться в разных персонажных моделях.

Существенной новацией Лотмана было введение в анализ художественного текста обращения к описываемому в нем географическому пространству, которое, как показал Лотман на примере повестей Гоголя, часто выполняет сюжетообразующую функцию.

Важным моментом в творческой биографии Лотмана было знакомство в начале 1960-х годов с кругом московских семиотиков (В.Н.Топоров, Вяч.Вс.Иванов, И.И.Ревзин и др.), организовавших в 1962 Симпозиум по структурному изучению знаковых систем в Институте славяноведения АН СССР. Комплекс новых идей начала 1960-х годов – кибернетика, структурализм, машинный перевод, искусственный интеллект, бинаризм в культурологическом описании и др. – привлек Лотмана и заставил его во многом пересмотреть первоначальную марксистскую литературоведческую ориентацию.

В 1964 в Кяэрику (Эстония) под руководством Лотмана была организована Первая летняя школа по изучению знаковых систем, где собрались представители новых направлений науки. Эти школы затем собирались каждые два года до 1970. На одну из школ смог (с большими трудностями) приехать и Р.Якобсон с К.Поморской.

Сближение Москвы и Тарту воплотилось в знаменитой серии Трудов по знаковым системам , издававшейся в Тарту (в 1998 вышел 26-й выпуск) и на протяжении долгого времени служившей трибуной новых идей. С рядом участников летних школ Лотманом написаны совместные теоретические работы, в частности, с А.М.Пятигорским и особенно – с Б.А.Успенским, с которым Лотман много сотрудничал (см . известную работу Миф – Имя – Культура . – Труды по знаковым системам, 6, 1973), где ставились принципиальные вопросы о сущности знака.

Преследования властей, которое московские семиотики испытали сразу же после проведения Симпозиума, а также общее ужесточение советского режима сказалось и на положении Лотмана в Тартуском университете: он покинул пост заведующего кафедрой, был вынужден перейти на кафедру зарубежной литературы. Семиотические труды выходили все с большими осложнениями, Летние школы прекратились. Но популярность Лотмана продолжала расти и в эти годы: он часто приезжал в Москву и Ленинград с докладами и лекциями. Труды Лотмана стали переводить за рубежом.

Увлечение семиотическими идеями привело Лотмана к углубленным занятиям семиотикой кино, искусственным интеллектом, функционированием полушарий головного мозга. Центральным трудом этого периода явилась обобщающая книга Universe of the Mind , готовившаяся для английского издания (в русской версии: Внутри мыслящих миров , 1996). Рассматривая символ как наиболее значимый для культурологии тип знака, Лотман в основном занимается именно символами (меньше – индексами и иконическими знаками) и показывает сохранность символов при смене культурологических парадигм.

Лотману принадлежит определение семиосферы – семиотического пространства, которое принципиально гетерогенно и которое он сравнивает с музеем, где функционирует ряд упорядоченных семиотических пространств: экспонаты, картотеки, служащие, экспозиция и др. «Сюжет» начинается при выходе за семиосферу; такую роль играют, например, «скандалы» у Достоевского. Выходом из семиосферы Лотман считает чудо, сочетание скандала и чуда – это азартная игра у того же Достоевского и Пушкина. Территориальный выход за границу семиосферы характеризует особый пласт личностей: колдун, разбойник, палач. Они живут, как правило, в лесу, и с ними общаются ночью. Центр и периферия в семиосфере могут меняться местами: Петербург становится столицей, хиппи – добропорядочными гражданами, римские генералы оказываются родом из варварских провинций и т.д. Обращаясь к географическому пространству как части семиосферы, Лотман показывает роль границы в Дантовском Аде и демонстрирует совмещенность географических и моральных перемещений в поэтике Средневековья. Существенно и введение Лотманом пространственной оппозиции у Булгакова, в произведениях которого «рай» равен Дому в противопоставленности «аду» – советской коммунальной квартире.

Вторая важная работа последних лет – книга Культура и взрыв (1992), показывающая влияние идей И.Пригожина и Р.Тома о взрыве и катастрофах как двигателях истории.

В постсоветский период популярность Лотмана способствовала новой волне публикации тартуских изданий и книг самого Лотмана, а также его контактам с рядом западноевропейских университетов и академий. В 1992 в Тартуском университете под руководством Лотмана была создана кафедра семиотики.

Лотман Юрий Михайлович - известный литературовед и культуролог. Благодаря его научной семиотической теории мы можем лучше понимать известных писателей и важных литературных деятелей эпохи XVIII-XIX века.

Детство

Зимой 1922 года родился Лотман Юрий Михайлович, биография которого берет свое начало в легендарном старинном городе Петрограде (ныне Санкт-Петербург), где прошли детские и отроческие годы будущего знаменитого семиотика.

Родители маленького Юры были образованными интеллигентными людьми, имеющими еврейские корни. Мальчик воспитывался в духе уважения к старшим, любви к чтению и самообразованию, стремлению к труду и дисциплине.

Отец Юрия - Михаил Львович, имел высшее математическое и юридическое образование, работал юристом-консультантом в различных издательствах. Мать - Сара Самуиловна (в девичестве Нудельман), вторую часть жизни проработала стоматологом.

Вместе с Юрием в семье подрастали еще три дочери, которые впоследствии стали выдающимися квалифицированными специалистами. Одна из сестер Лотмана была композитором, вторая - литературоведом, третья - врачом.

Воспитанный в многодетной семье, Лотман Юрий стал дружелюбным, открытым и честным человеком, всегда готовым прийти на помощь и оказать должное внимание. В то же время он научился уважительно отстаивать свое мнение и правильно излагать собственные суждения.

Образование

В возрасте восьми лет маленький Юрий начал свое обучение в Петришуле - одном из старейших учебных заведений России, которое переименовалось советской властью из Школы при лютеранском приходе в Советскую единую трудовую школу.

После окончания среднего образования Лотман Юрий поступил в Ленинградский университет на факультет филологии. Его всегда занимала литература, но он не хотел сочинять сам. Его интересовали творения других. Зачитываясь как художественной, так и научной литературой того времени, молодой Юрий задумывался над такими вопросами: "кем является автор данного произведения", "почему он думает так, а не иначе", "как общественное мнение и окружающий уклад жизни повлиял на мировоззрения писателя".

Восторженный студент с необычайным энтузиазмом посещал все лекции, но закончить весь курс ему не удалось - началась война.

Боевые заслуги

Молодого филолога призвали на фронт, где он служил артиллерийским связистом резерва Верховного Главнокомандования. За время боевых действий Лотман Юрий был назначен гвардии сержантом, служил командиром отделения связи, за бесстрашие, мужество и технические умения был награжден несколькими медалями и орденами.

Исполняя боевые задания, Лотман Юрий Михайлович получил тяжелое ранение и контузию. После лечения снова попросился на фронт, где ревностно служил на благо отечества вплоть до демобилизации в 1946 году.

В возрасте двадцати одного года вступил в Коммунистическую партию Советского Союза, тем самым окончательно определившись в своих политических и общественных взглядах.

Послевоенный период

После окончания военной службы Юрий Лотман снова поступает в Ленинградский университет, чтобы продолжить прерванное образование. Именно в этот период одаренный филолог сделал свое первое научное открытие - обнаружил неизвестный до тех пор документ, связанный с декабристским движением.

Декабристы давно уже волновали воображение бывшего военного. Радищев, революционеры, Пушкин… Всю свою жизнь Юрий Михайлович посвятит тому, чтобы определить их мировоззрение и разобраться в их гениальности. Обожая русскую культуру и стараясь постичь ее серьезную, глубокую сущность, Лотман в то же время придерживался идеи космополитизма. Он считал, что следует одинаково относиться к людям, независимо от их национальности и государственной принадлежности, а также полагал, что благополучие всего человечества является приоритетнее собственных и национальных интересов.

В возрасте двадцати восьми лет Лотман Юрий оканчивает филологический факультет и хочет поступить в аспирантуру. Но…

В дальнейшем получении образования Лотману было отказано из-за его “некоммунистических” идей. Молодой специалист, столкнувшись один на один с системой, решил пойти путем наименьшего сопротивления.

Он находит вакантную должность старшего преподавателя в педагогическом Тартуском университете.

Работа в научной сфере

Тарту - один из древнейших городов Эстонии. Он находится почти в двухстах километрах от столицы и является одним из самых многочисленных населенных пунктов.

Тарту расположен на обоих берегах живописной реки Эмайыги, поэтому считается очень красивым и чистым городом.

Эстонию Лотман выбрал для постоянного места жительства как либерально настроенное государство, терпимо относящееся ко всем инакомыслящим. Например, в городе, где поселился молодой ученый, большую часть населения занимали коренные жители, издревле исповедующие лютеранство. Но на почве этнических или религиозных вопросов почти никогда не возникало массовой гражданской разобщенности или противоборства.

Через два года после приезда на новую родину Лотман Юрий стал кандидатом наук, талантливо защитив диссертацию, посвященную борьбе Радищева с воззрениями и эстетикой Карамзина.

Далее Юрий Михайлович защищает уже докторскую диссертацию с еще более интересной и напряженной темой о развитии русской литературы в период перед декабристским восстанием. Именно в это время им снова начинает интересовать советское правительство, которое относилось к трудам и деятельности молодого ученого очень даже настороженно и предвзято.

Почему такое происходит?

Изыскания филолога

Парадокс в том, что Лотман Юрий Михайлович никогда не шел против устроенной управленческой системы. Он никогда не выбирал как объект своего исследования “неблагонадежных” личностей и зачастую находил в предмете изучения то, что хотели видеть стоящие у власти люди, что считалось общепринятым и общепризнанным.

С другой стороны, что бы ни исследовал Лотман, он делал это тщательно и усердно, используя свои неординарные способности и лишь ему характерные технические навыки. Поэтому образы анализируемых личностей немного отличались от официального канона, утвержденного советской властью в гражданском литературоведении. Эти фигуры выходили из-под исследований Лотмана более глубокими и сложными и в то же время избавлялись от ненужной идеализации и каноничности.

Знакомство с семиотикой

После получения докторской степени Юрий Михайлович становится профессором, а также занимает ответственную должность заведующего кафедрой российской литературы.

В начале 1960-х годов филолог-теоретик начинает разрабатывать в советской научной деятельности структурный метод исследования литературы и культуры. Так он познает семиологию, которая только входила в обиход научных исследований ученых СССР. Было время, когда эту малоизведанную теорию считали “продажной девкой капитализма”, скорее всего, потому, что ее основоположниками являлись американский и швейцарский филологические деятели.

В основе семиотической науки лежит внимательное, кропотливое исследование знаков и знаковых систем, используемых на протяжении какого-то промежутка времени в процессе общения.

Юрий Лотман посвящал своей научной деятельности все свои силы и время. Он с увлечением разбирал документы, систематизировал их в согласии со своей теорией, глубоко анализировал материалы, и это несмотря на то, что его научная деятельность не пользовалась всеобщим вниманием и признанием.

Достижения

Всего через пару лет после увлечения семиологией профессор Лотман занял лидирующее место среди семиотических ученых страны Советов.

Книги Юрия Лотмана за этот период поражают своей простотой открытий и гениальностью исследований. Он издает труды по структуризации поэтики и художественного текста, по типологии культуры и киноискусства. Стиль написания и текст Юрия Лотмана живой, многообразный, логичный и понятный даже для дилетантов.

На базе своего университета Юрий Михайлович создает международную семиотическую школу, а также проводит регулярные научные конференции по структурным моделирующим системам.

Научная деятельность профессора Лотмана остается непризнанной только на родине. Он находится под постоянным наблюдением КГБ, в то же время получая признание от международных научных учреждений.

В возрасте пятидесяти пяти лет Юрий Михайлович становится членом-корреспондентом Британской национальной академии наук, через несколько лет - Норвежской и Шведской.

Юрий Лотман: “Беседы о русской культуре”

Свой блестящий, познавательный труд эстонский профессор издает за несколько месяцев до своей смерти. Книга безапелляционно считается вершиной его научной деятельности. В своем труде он доказал, что выдающиеся исторические и литературные деятели, а также яркие персонажи различных произведений являются составляющим культурно-исторического процесса и духовной связи между различными поколениями.

Примечательно, что за несколько лет до смерти талантливого ученого на голубых экранах появился цикл телепередач с похожим названием, который создал Юрий Лотман. “Беседы о культуре” относились преимущественно к жизни российской аристократии эпохи Пушкина. Рассматривались отличительные черты дворянской службы и взаимоотношений, образа жизни и манеры поведения.

Примечателен слог и манера изложения, которую использовал в своих текстах Юрий Лотман. “Беседы о культуре” велись в современной популярной форме, интересной и увлекательной для зрителей времен перестройки.

Личная жизнь

В возрасте двадцати девяти лет Юрий Лотман женился на студентке Тартуского университета Заре Минц, впоследствии ставшей доктором филологии.

В семье родились три сына, один из которых пошел по следам отца и стал выдающимся профессором семиотики и эстонским политическим деятелем.

Скончался Лотман Юрий Михайлович в возрасте семидесяти одного года в Тарту, городе, который стал ему настоящей родиной.


Top